Воскресение возможно?

Рассмотрение усадебного наследия Псковской области, предпринятое газетой «Псковская губерния» в рамках проекта «Именья родовые» во второй половине 2010-го и отчасти в первой половине 2011 года, по необходимости не могло стать полным, тем более – исчерпывающим: проект предполагал опубликование около десяти статей об истории и состоянии дворянских имений Псковской губернии. В результате нами было предложено вниманию читателей 15 (считая этот) преемственных, согласованных друг с другом текстов, сложившихся в некоторую общую картину.

Бивуак российских войск на Елисейских Полях в Париже 31 марта 1814 года. Гравюра первой четверти XIX века. Франция.

Панорама огромна, практически неисчерпаема. Любому исследователю дано в той или иной мере только приблизиться к её постижению. Тем более что для удовлетворительного – честного и ответственного – разговора по данной теме необходимо сразу и максимально глубоко раскрывать читателю философию русской истории (её логический «каркас») и вместе с тем – тем самым – затрагивать важнейшие и наиболее острые вопросы нашей современной жизни и политики.

Общим вопросам отечественной истории, роли поместного дворянства в ней и в создании современной нам русской культуры посвящена была вводная статья цикла «Сословие свободных?».

Стремясь вместить в публикации возможно большее разнообразие псковского наследия – как географическое, так и по степени сохранности – мы обратись к памятникам многочисленных и удалённых друг от друга районов.

Это расположенное неподалёку от Гдова имение героя Отечественной войны 1812 года графа Петра Петровича Коновницына Кярово [см.: Ю. Селиверстов. Горькая «славян любовь»; Свет ушедших звёзд].

Это относящаяся сегодня к Печорскому краю Халахальня, связанная с фамилиями баронов фон Медемов и Бюнтингов.

Это принадлежавшие роду графов Строгановых Волышово и Княжьи Горки, расположенные в Порховском и Дедовичском районах соответственно.

В Плюсском районе объектом нашего внимания стало имение дворян Гориневских Лог, в котором расположен мемориальный музей выдающейся детской писательницы Маргариты Владимировны Ямщиковой (псевдоним: «Ал. Алтаев»), находящийся в ведении Псковского объединённого музея-заповедника.

Среди памятников Псковского района привлекло внимание Быстрецово, принадлежавшее некогда декабристу Михаилу Александровичу Назимову, а также связанное со светлой памятью Николая Фёдоровича и Елизаветы Карловны Фан-дер-Флитов, столь много значащих в культурной истории Псковской губернии и в истории Псковского музея.

Посещённое нами имение видного земского деятеля Сергея Михайловича Неклюдова Родовое расположено в Палкинском районе, поблизости от границы с Латвией.

В Островском районе, прямо у федеральной трассы Санкт-Петербург – Киев, находятся остатки некогда развитого и роскошного имения Гораи, созданного господами Лорерами в начале XIX-го столетия.

Как особенная драгоценность сияет на карте Новоржевского района имение Ладино, хранящее память о герое Семилетней войны с Пруссией, реформаторе русской артиллерии Корнилии Бороздине и озарённое мало с чем сравнимой по красоте ныне заброшенной Воскресенской церковью.

Выдающемуся политику-либералу графу Петру Александровичу Гейдену принадлежало находящееся в Опочецком районе имение Глубокое.

Древним родом Философовых «возделаны» для всемирной истории имения Богдановское и Усадище (Бежаницкий район).

Наконец, с фамилией Брянчаниновых связано расположенное в Локнянском районе имение Старые Липы.

12 из 24 районов области оказались так или иначе охвачены нашим исследованием.

Для нас важно было, не «выковыривая изюм из плюшки», осмыслить судьбу памятников, находящихся в самой разной степени сохранности. Именно поэтому в поле внимания оказались не только такие музеефицированные и состоящие под действенной государственной охраной места как, например, Лог или Усадище. В особенности интересовали нас хорошо сохранившиеся и развитые усадебные комплексы, лишь в недавние десятилетия лишившиеся государственных пользователей и в результате подвергшиеся интенсивному разрушению (Волышово, Княжьи Горки).

Однако мы, разумеется, не могли пройти мимо и таких во множестве существующих на Псковской земле мест, где главным памятником являются уже не какие-либо материальные остатки имений (в значительной мере либо почти полностью утраченные) но, скорее, само гордое историческое имя их бывших владельцев и создателей. К памятным местам такого типа можно отнести Кярово, Гораи, Старые Липы. В максимальной же степени этот разряд памятников представлен в нашем списке имением Быстрецово, от которого сохранились только остатки роскошного парка.

Однако, с другой стороны, мы не могли обращаться к таким мемориальным пунктам, от которых в «наличной реальности» уже совсем не осталось следа: ибо нашей целью было не только отвлечённое исследование, но и (в желаемом итоге) спасение того подлинного, что ещё можно спасти.

Но мы стремились не только наметить пути к этому физическому спасению. Главная задача заключалась в идейном, мировоззренческом прояснении (прежде всего для себя) безысходной судьбы рассматриваемой части русского наследия.

Почему всё до такой степени неудовлетворительно? Вот вопрос, ответ на который необходим.

+ + +

…И народ, не сражённый мечом до конца,
Весь растаял, как снег, перед блеском Творца!
А. К. Толстой

1 марта 1881 г. Убийство Александра Второго. Литография XIX в.

Чтобы найти путь к возрождению памятника культуры, необходимо понять его природу, генезис. В стремлении к такому пониманию надлежало рассмотреть усадебные памятники Псковского края не механически – как отвлечённый ряд «неведомо откуда взявшихся» дошедших до нас материальных остатков – и не в одном историко-архитектурном аспекте. Необходимо, в первую очередь, исследование памятников через судьбы тех людей, которые их создали, чья душа и память всё ещё в них воплощены.

Именно поэтому героями цикла статей раз за разом становились русские пассионарии – воины и просветители, строители Отечества, создатели его культуры. Это К. Б. Бороздин, П. П. Коновницын, Н. Ф. и Е. К. Фан-дер-Флиты, С. М. Неклюдов, Н. Г. фон Бюнтинг. Представляется, что жизнь этих (и таких, как они) людей, даже будучи отодвинутой в минувшее, остаётся важнейшим содержанием ещё длящейся русской истории.

С другой стороны, автора глубоко волновала духовная судьба тех представителей русского дворянства, которым также нельзя отказать в пассионарности*, но рафинированная культура которых переросла их сословную и национальную идентичность.

Эта культурность (свободное восприятие целого мира в качестве своего единого Отечества) приводила таких людей как Д. В. Философов и А. Н. Брянчанинов к более или менее действенному отрицанию той Российской империи, которую русское дворянство от времён Ивана III (1462–1505 годы правления) и Петра Великого (1682-1725 годы правления) построило и героически пронесло на своих плечах – прямо в «топку» беспощадной русской революции.

Вплоть до революционного слома в начале ХХ века (и в ходе этого слома) базовым содержанием российской истории были взаимные отношения двух сословий – поместного и крестьянского. Нам, живущим в XXI веке – в эпоху, когда уже не только дворянство, но и крестьянство должно быть признано непоправимо ушедшим в прошлое – важно осознать духовное, сущностное единство этих сословий, их религиозную и этническую соприродность, которая всё-таки глубже классовой ненависти и взаимно пролитого океана крови.

Дворянская и крестьянская культуры едины – как две ветви и два крыла.

В феномене русской усадьбы (с её многочисленными службами и жильём для дворовых крестьян, в обязательной соотнесённости с деревенским поселением) было реализовано архитектурно-ландшафтное единство дворянского и крестьянского сословий, их органичный экономико-хозяйственный синтез. Высшим (в духе) проявлением этого синтеза всегда оставался православный храм, занимавший важное место в любой развитой усадьбе.

Важно помнить о том, что помещичья усадьба (в идеале) всегда была сложным и успешным сельскохозяйственным предприятием, делавшим ведение хозяйства в нашей нечернозёмной «зоне рискованного земледелия» [см.: Ричард Пайпс. Россия при старом режиме. М. 1993. С. 16-19] в целом рентабельным для русского этноса и государства.

Дворянство было уничтожено революционным террором и, во всяком случае, полностью «экспроприировано». Но важно увидеть, что и в советское время (пока сохранялся колхозный строй) усадьба – пускай и с разорённым барским домом, с поруганной церковью – сохраняла в значительной мере свою востребованность жизнью: в её бывших зданиях часто бывали размещены школа, больница, правление, клуб.

Крестьянство – как беззаконный брат (некий Каин или новый Исав, кроваво восставший на Иакова, присвоившего его первородство) – расправилось с помещичьим классом, односторонне присвоив пригодные для себя части их общего усадебного наследия.

Только с депопуляцией русского крестьянства, по мере тотальной урбанизации, которая настигла Россию, начиная с хрущёвских времён и окончательно уже в 1990-е годы, материальные остатки усадебной культуры оказались в своём нынешнем трагическом положении фатальной ненужности современному обществу и непригодности для всех его социальных слоёв.

Колхозное крестьянство не могло в полной мере усвоить русскую усадьбу потому, что барский дом (по своей типологии – дворец: здание в равной мере общественное и частное), бывший её смысловым центром, в принципе не мог стать местом крестьянского жительства.

+ + +

Блевотина войны – октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твоё похмелье,
О бедная, о грешная страна!
З. Н. Гиппиус

Новое же русское сословие богатых, народившееся на неправом дележе общенационального достояния в последние 20 лет, ментально отторгает усадебное наследие русской аристократии. Это невиданное сословие сознаёт опричный (кромешный), потайной и временный характер своего экономического могущества. Оно (на подкорковом уровне) не чувствует своего права господствовать над Россией.

А ведь в дворянской помещичьей усадьбе были реализованы органичный синтез двух сословий и через него практическое этно-ландшафтное единство. Господство в пейзаже и раскрытость в него – главные свойства архитектуры усадебных комплексов. Вследствие этого «в исполнении» «новых русских» (даже в тех немногочисленных случаях, когда они приобретают и берутся отреставрировать те или иные объекты дворянского наследия) «помещичья усадьба» может стать только постмодерновой имитацией – чем-то показным, и неподлинным, театральным и кинематографичным.

Подобно съёмочным площадкам для каких-то неведомых ещё мистерий, декорации эти всегда отгорожены от ландшафта и большой жизни, спрятаны от общества, «приватизированы» в максимальной степени (примером тому может служить сегодняшняя участь имения Халахальня). Но подлинным русским аристократам скрывать было нечего, их частная жизнь была абсолютно едина с русской природой и потоком истории.

Одним из важных препятствий на пути к регенерации помещичьего наследия остаётся неурегулированность (по совести, по правовой преемственности и исторической логике) вопросов собственности в современной России. Отсутствие справедливой имущественной реституции в ходе антикоммунистической революции 1989–1993 годов делает саму эту революцию (Контрреволюцию) мнимой и ложной, коммунистическую же революцию начала ХХ века оставляет незавершённой и длящейся.

Проблема реституции (которую не властен, пожалуй, загасить бег десятилетий) тем более актуальна для нас, что в большом мире (в далёкой эмиграции, третьем и четвёртом поколениях от революционных событий) ещё встречаются некоторые законные наследники розорённых имений Псковской земли. Яркий и необыкновенно трогательный пример – история перебравшегося в Америку рода Коновницыных, который откликнулся на публикацию в газете «Псковская губерния», посвящённую их славному предку.

Русское дворянство было истреблено большевистским террором почти поголовно. Плодами возможной реституции смогла бы воспользоваться, в лучшем случае, одна сотая доля законных владельцев, безжалостно ограбленных богоборческим ленинским государством. Но тем важнее и целительнее для будущего русского общества стала бы такая реституция: она явилась бы символическим актом конечного торжества права над произволом и насилием!

К сожалению, сегодняшний криминальный класс случайных «хозяев жизни», по-видимому, готовит земельному достоянию России совсем иное будущее. Во всяком случае, с прежними – законными – владельцами он добровольно делиться не станет.

Колоссальный массив ныне заброшенных сельскохозяйственных угодий («лесов, полей и рек») очевидным образом предназначается к новому этапу «приватизации» – невнятному и необоснованному «чёрному переделу». А если так – то смысловая незавершённость (непримирённость) Гражданской войны продолжит гибельно тяготеть над русской историей.

+ + +

…И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
М. А. Волошин

Памятник генералу Михаилу Гордеевичу Дроздовскому (1881-1919) и дроздовцам на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Франция.

Процесс утраты культурного, архитектурного наследия происходит медленно – и в масштабе одной человеческой жизни не слишком приметно. Но неуклонно. Сумерки России сгущаются.

Медленность («мягкость») происходящего разрушения – только иллюзия человеческой слабости. Время движется с ураганной скоростью. К несчастью, нашему поколению приходится быть свидетелями непоправимого качественного сдвига в исчезновении того немногого, что, казалось, пережило революцию и уцелело в войне.

Я вспоминаю дворец в имении Волышово 27-25 лет назад: он был живым и жилым, совершенно целым. Подлинная медь дверных ручек в парадных покоях его второго этажа, краснея и как будто раскаляясь на августовском закатном пламени, словно бы ещё передавала нашим рукам тепло тех, прежних рук, остывших около века назад… А теперь? – Вьюга и нескончаемый серый дождь, пробиваясь сквозь грубые дощатые бельма на окнах, догладывают дворцовые кости.

Вот и в этой строке (как бесчисленное количество раз при мысли о несравненной красоте Псковской земли и её неисповедимо горькой участи) уместно вспомнить Бориса Степановича Скобельцына (1921-1995), который, столь много потрудившись для послевоенного возрождения любимого края, ещё застал в полной мере в конце ХХ века новую русскую катастрофу.

Не питая прекраснодушных иллюзий, отчётливо видя проницательным умом всю безрадостность нескольких предстоявших десятилетий, Б. С. Скобельцын настаивал на государственной программе минимальной, но надёжной консервации как можно большего числа памятников – дабы как можно больше их спасти, «переправить» в будущее. Так на флоте задраивают люки перед штормом, так при угрозе бомбардировки перекрещивают бумажными лентами оконное стекло.

Старый реставратор верил в общую перспективу России: не сомневался, что в середине XXI века опомнившемуся русскому народу среди восстанавливаемой страны национальное наследие ещё пригодится. Излишне и говорить, что тогда, на рубеже 1980-1990-х годов, практически ничего из памятников Псковской области законсервировано не было.

Прошло время и одна эпоха (тотального распада и нищеты) сменилась – будто бы – периодом некоторой государственной консолидации на почве сверхдоходности сырьевого экспорта в 2000-е годы.

Однако в судьбе псковского (читай – всего российского) наследия не произошло сколько-нибудь видимой благоприятной перемены. По-прежнему на всю культурную сферу государство всех уровней щедро расходует в общей сложности менее 1% своего бюджета (на реставрацию памятников истории и культуры в том числе). Такая политика одновременно и с максимальной эффективностью лишает Россию и её прошлого, и будущего. Иногда это кажется совершенно сознательным выбором, действием.

Очевидно, что культура – это, образно говоря, не того или иного фасона чехол на автомобильном сиденье: она – сам двигатель автомобиля и бензин в нём. Нет ничего более сущностного чем культура. В ней – незаменимое средство и единственная мыслимая цель всякого общественного развития.

Наследие, в том числе воплощённое в архитектурных памятниках – это не какой-то необязательный антураж, а основа жизни. В том числе – прибыльная основа экономики любого ответственно управляемого региона.

Всё это очевидно. Каким же образом нынешний российский режим, вроде бы (по этнокультурной принадлежности составляющих его лиц) не являющийся оккупационным, неизменно работает как вражеский – по плодам своим, по результатам?!

На фоне безысходного вымирания и запустения коренной России, продолжающегося исчезновения и уничтожения её культурной среды невозможно примириться не только с тотальным расхищением общенационального богатства страны (это расхищение хотя бы нелегально и не декларируемо государством открыто).

Еще труднее принять легальную растрату национального богатства – на что угодно: на многомиллиардную (в «условных единицах») «помощь» иностранным государствам, контрибуцию Северокавказскому региону, на зимнюю Олимпиаду в субтропиках, на дорогостоящие, бессмысленные и вредные для страны PR-проекты и прочее. Через всё это – «в свисток», в пар – уходит колоссальная масса неправедных и случайных денег, которая, как некая чёрно-зелёная туча, проходящая краем горизонта, поддразнила издыхающую Россию будто бы возможным «золотым дождём» – и над не солоно хлебавшими унеслась восвояси.

Сегодня русское (псковское) наследие – за единичными PR-исключениями, такими как восстановление шатра Покровской башни и Палат Подзноевых в Пскове, Пушкинский заповедник и, может быть, Изборск – исчезает в массе своей непоправимо и скоро. И нет никаких реальных надежд на его спасение без коренной перемены в государственной политике.

+ + +

…И новый Рим процвёл – велик
И необъятен, как стихия.
Так семя, дабы прорасти,
Должно истлеть… Истлей, Россия
и царством духа расцвети!
М. А. Волошин

Станислав Юлианович Жуковский (1873-1944). Интерьер. 1916 г. Холст, масло. Из собрания Псковского объединенного музея-заповедника.

Но для перемены в политике необходимо изменение самого государства – его характера и всех его целей, приоритетов.

Невозможно спасти памятники России, не спасая саму Россию. Реставрация памятников прошлого с неизбежностью вырастает в задачу реставрации России, её государственной и исторической реставрации.

Для этого в первую очередь нужна модернизация, понимаемая не как обновление «гаджетов», но как некий «шаг назад»: возвратное движение из мира постмодерна в Современность, где слова ещё имеют отчётливое значение – широкое, но не размытое до непристойной безразмерности.

Существующая сегодня в Псковской области (в России) фиктивная, имитационная «система государственной охраны памятников истории и культуры» изначально предполагает окончательное исчезновение, по крайней мере, девяти десятых этих памятников. И экономически мотивированное чиновничество это чует – как волк чует запах раненой жертвы.

В практическом плане для экстренного спасения наиболее значимой части усадебного наследия Псковской области необходимо реализовать специальную государственную программу, в рамках которой выделить хотя бы 30 наиболее ценных усадебных комплексов и в первую очередь провести их противоаварийную консервацию. Поиск частных инвесторов, дальнейшего экономического оживления – это всё правильно, но это потом: сначала – физическое спасение!

Финансирование такой программы должно быть, разумеется, государственным (ибо нигде, кроме казны – причем казны федеральной – невозможно сегодня найти необходимое количество денег). Реализация такой реставрационной программы – правильное и должное капиталовложение в будущее Псковской области и России в целом.

Русское наследие гибнет – и почти до слёз жаль каждого бесхозного и навсегда уходящего его кусочка. Но всё же мало отыщется памятников, чья злая участь вызывала бы такое горькое несогласие, как сегодняшняя судьба храма Воскресения Христова в Ладино!

Церковь эта (дивно соразмерная и за счёт своей монументальности кажущаяся по фотографиям значительно большей, чем есть на самом деле) подобна гордой птице, окрылённой парусами яхте. Гениально поставленная среди села, даже не на самой высокой точке волнистой местности, она объединяет в органичном синтезе образ храма допетровской Руси и яркое цветение развитых европейских стилей Барокко и классицизма – в их единстве, во взаимном переходе. Ныне разрушающаяся церковь Воскресения в Ладино – это словно сама Россия, еще видимая, еще читаемая в связанности древней и новой смысловых «половин» её истории. И нынешнее состояние этого произведения архитектуры, летом заросшего по пояс бурьяном выше человеческого роста, а зимой погружённого в непролазные сугробы, со ссевшимися конструкциями глав, но ещё воздетым над стрелой колокольни подлинным старым крестом – это исчерпывающая метафора нашего текущего положения на стезе истории.

Вот не отыщется хозяин, спаситель, пройдёт ещё два-три десятилетия – и рухнут лёгкие своды. Не найдём мы её более на земле: горделивая птица подымется и улетит навсегда – в незримую сферу идеального, в поле неуничтожимой, но уже недостижимой информации обо всём прекрасном и должном...

Но пока ещё не мертва надежда. Розовая кирпичная плоть храма страдает от ветра и влаги, ускоренно растворяется в непогоде, но ещё держится.

Сегодня Воскресенская церковь подобна едва угасшей свече, над фитильком которой ещё восходит нить горючего дыма. Она сходна (если уместно это страшное сравнение) с человеком, умершим минуту назад: кажется – вот мы опомнимся всем народом и дохнём погорячее всю любовь нашу обратно в эту погасшую свечу, в эту прерванную жизнь – и жизнь вернётся, и затеплится опять немеркнущий огнь Святого Духа на разорённом алтаре. И станет понятно, что он никогда и не угасал здесь на самом деле. И свершится Воскресение.

Но очень мало осталось у нас на это времени.

Публикация подготовлена в рамках проекта «Именья родовые». Проект поддержан администрацией Псковской области в рамках регионального конкурса средств массовой информации «Модернизация сферы культуры и туризма региона».

* Согласно теории этногенеза, созданной Львом Николаевичем Гумилёвым (1912-1992), пассионарность – это способность к творческому сверхусилию и самопожертвованию, предопределённая мутацией на генном уровне, передаваемая по наследству, но затухающая в поколениях. Пассионарность в динамике её явления и угасанья – «строительный материал» и двигатель истории, возникновения и исчезновения народов и культур (см.: Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера земли. Л. 1990).